Курбана Саида «Али и Нино» (1937), которые указывают на возможность межкультурного пересечения: «Мы вобрали в себя Запад и Восток – и мы делим с ними наши богатства» (Ibid., 7). Эта единственная в своем роде мозаика провоцирует наблюдателя на вопрос, возможно ли и каким способом рассортировать различные влияния:
Континенты здесь смыкаются, культуры проникаются, границы бегут зигзагами и закорюками вдоль улиц, переулков, площадей, двориков. Границы образовываются в… головах… (Sawicki, 2014, 14–15).
Сложность истории и культуры Грузии вызывает необходимость обратиться к исследованиям, в которых анализируется соотношение Север – Юг в европейском и в мировом контексте. К ним принадлежат труды Иаина Чамберса, Мадины Тлостановой, Вальтера Миньоло. Чамберс в книге «Mediterranean Crossings: The Politics Of An Interrupted Modernity» [Средиземноморские перекрестки: Политика прерванной современности] (Chambers, 2008) критикует «северноевропейский» взгляд на Южную Европу. Он обращается к понятию «воображаемые географии», введенному Эдвардом Саидом, суть которого сводится к акцентированию роли знания и отношения власти в восприятии географических пространств (Said, 1995, 49–73; Chambers, 2008, 10; Gregory, 1995). К тому же он критикует распространившуюся тенденцию, прежде всего Северной и Западной Европы, приписывать себе модерность и идею прогресса и предостерегает о том, что «Запад» не гомогенен (Chambers, 2008, 3–33).
Особая смесь из «отсталости», «различия» и «древности», также и «нетронутости природы», которые характерны для Средиземноморья (Ibid., 12), сопоставима с Грузией. Из вышеприведенных авторов прежде всего Горецкий поддерживает идею о том, что грузинская культура принадлежит к средиземноморскому типу, т. е. родственна итальянской или испанской, и цитирует слова Русецкого, который во время одной из конференций приводил примеры общих черт средиземноморских народов: любовь к детям, застолью и футболу, «культура вина», «сильные семейные связи», индивидуализм («у грузин чуть анархистский») и «размытое чувство времени» (Górecki, 2010, 194–195). Разумеется, не все польские авторы осознают то, что их дискурсы причастны к ориентализму (в смысле Саида) и одновременно восходят к полупериферийному характеру польской культуры, из-за которого Польша стала, в свою очередь, объектом европейского ориентализма (Wolff, 1994; Skórczewski, 2009; cм. также: Zarycki, 2014). К тому же подчеркивание «европейскости» грузинской культуры поляками является специфической стратегией интерпретации культурной сущности Польши как западноевропейской. За счет того, что восточнее Польши имеются нации, придерживающиеся европейских традиций, европейская идентичность Польши становится аксиомой. В несколько ином ракурсе рассматривают противопоставление Север – Юг Тлостанова и Миньоло. Проводя анализ последних социально-политических и экономических процессов, Тлостанова и Миньоло говорят о перерождении противопоставления «Запад – Восток» в глобальные «Север – Юг», а также о комплексе вторичного «австрализма/южизма» (Тлостанова, 2012; Mignolo, Tlostanova, 2008). В их размышлениях бывшие советские республики оказываются Югом бедного Севера, что способствует их эпистемологическому исчезновению.
В польском восприятии Грузии можно наблюдать основные черты, уже присутствовавшие в XIX в. и 1960-х гг. Грузия, по словам Горецкого, дает полякам чувство «отдыха от жизни»: их быт «все же где-то в ином месте» (Górecki, 2010, 176), так что они могут проецировать на него свои представления: o современном рае (см. также: Przełomiec, 2010); о новом сарматизме; об утопии, в которой дружба и любовь, пребывающие в состоянии постоянной конкуренции, не разрушаются; o стране, которая во многих аспектах напоминает такую Польшу, какой она была 30 лет тому назад.
Войцех Смея, объехавший многие постсоветские страны, тоже отмечает эту склонность к психологической проекции как один из видов самозащиты от модернизации и европеизации Польши после начала политических перемен. В одном интервью со Смея, который, что значимо, является и литературоведом, прозвучал намек на заметное понятие «воображаемой географии»:
Мы изолируемся от Востока. Восток становится резервуаром вытесненных культурных черт, которые, однако же, присутствуют в нас; они – говоря языком Лакана – это реальное, которое раз за разом просвечивает сквозь причесанное до западных ожиданий символическое (Śmieja, 2013, 252).
Этот механизм проецирования сопровождается недоверием и антипатией обеих стран по отношению к России, а также двойственным отношением к Западной Европе. Некоторые журналисты замечают и отчасти деструктивную антипатию грузин по отношению к России, их преувеличенную веру в себя и вытекающие из этого политические и экономические последствия (Jagielski, 2013 [1994], 20–21; см.: Miller, 2008). Тем не менее в общественном дискурсе о Грузии доминирует восхищение прекрасными ландшафтами и гостеприимством жителей. Чувство экономического или культурного превосходства идет рука об руку с определенным видом тоски, что отчасти напоминает колониальный дискурс. Кроме того, популярность Пакосинской и супругов Меллер, а тем самым и их представления о Грузии ведут к отсутствию критического подхода; критичность обозначает в этом случае сдержанность в отношении стереотипов.
Большинство польских журналистов подчеркивали, что грузины относятся к своему прошлому не совсем осознанно и, главным образом, тоскуют по благосостоянию и значимости республики в советские времена (Sawicki, 2014, 23, 33, 40–46). Проблемы с дорогами или, скажем так, сдержанность местных водителей по отношению к соблюдению правил дорожного движения тоже часто упоминаются в описаниях. Но если для одних туристов это выражение негативного проявления азиатских особенностей региональной культуры, то для других – это констатация жизни по естественным, немного хаотичным законам. В Грузии, как замечают поклонники страны, царит свобода и радостный хаос. В Европейском союзе, как утверждают его критики, все до такой степени урегулировано законами, что это не оставляет людям пространства для креативности и радости жизни (Górecki, 2010, 175; Stasiuk, 2013, 15).
Польский «грузинский текст» является, таким образом, сильно историзированным: он часто пользуется старыми источниками и записями политических ссыльных XIX в. В этом смысле значительную роль играет интертекстуальность: почти в каждом репортаже и на каждом интернет-портале встречаются аллюзии, парафразы и другие виды ссылок на более ранние высказывания о Грузии или о Кавказе. Я полагаю, что именно это определяет общественное сознание в Польше. Если сравнить количество современных переводов литературных текстов с грузинского на польский с числом проанализированных или дигитализированных текстов XIX в. (в последний раз такая попытка предпринималась в рамках проекта «Кавказская библиотека», финансовую поддержку которому оказывала Национальная программа по развитию гуманитарных наук [108]), то становится понятно, что последние пользуются широкой популярностью. Культурные проблемы постсоветской и даже постмодернистской Грузии, которая находится в поисках нового языка и идентичности, а также способа самовыражения, представлены не настолько широко, хотя известный роман Зазы Бурчуладзе «Адибас» был опубликован в Польше почти одновременно с «Гаумарджос» и «Георгиаликами», в 2011 г. Общественному мнению в Польше незнакома «новая» Грузия. Скорее всего это связано с тем, что в заметках путешественники обычно ищут «лучший» круг людей и красивых мест, в которых остановилось время. Таким образом, Грузия остается для большинства польских писателей пространством проекций и мечтаний о настоящих гостеприимстве, самозабвении и свободе.
Тлостанова М. (2012). О произвольности географии, или Почему мы исчезаем // Личность. Культура. Общество. Т. 14. № 69/70. C. 95–108.
Andrzeykowicz-Butowd M. (1859). Szkice Kaukazu. Warszawa: J. Psurski.
Baliszewski T. (2013). Blogerzy oskarżają Katarzynę Pakosińską o plagiat // naTemat. 18 listopada (http://natemat.pl/82407,blogerzy-oskarzaja-katarzyne-pakosinska-o-plagiat-wydawnictwo-przyznalo-ze-w-jej-ksiazce-wystepuja-zapozyczenia).
Baranowski B., Baranowski K. (1987). Historia Gruzji. Wrocław: Ossolineum.
Baranowski B. (1982). Polskie zainteresowania z XVIII i XIX wieku kulturą Gruzji. Wrocław: Ossolineum.
Bednarczuk M. (2012). Kobiety w kręgu prawicy międzywojennej: idee, sylwetki, strategie pisarskie. Wrocław: A-linea.
Berdychowski Z. (2008). Brońmy Gruzji w Brukseli // Rzeczpospolita. 13.08. № 189. S. A15.
Berson J. S. (1935). Minus Moskwa: Wołga-Kaukaz-Krym. Warszawa: Rój.
Burczuladze Z. (2011). Adibas: powieść / Przeł. M. Nowakowska. Warszawa: Claroscuro.
Chambers I. (2008). Mediterranean Crossings. The Politics of an Interrupted Modernity. Durham, NC, London: Duke University Press.
Cichocki M. (2009). Rosja nie potrzebuje nowej wojny: o konflikcie gruzińsko-rosyjskim // Dziennik. 10.08. № 186. S. 16.
Cynarski S. (1969). Sarmatyzm – ideologia i
